Чехов Антон Павлович - Шуточка
А.П.ЧЕХОВ
ШУТОЧКА
Ясный зимний полдень... Мороз крепок, трещит, и у Наденьки, которая
держит меня под руку, покрываются серебристым инеем кудри на висках и
пушок над верхней губой. Мы стоим на высокой горе. От наших ног до самой
земли тянется покатая плоскость, в которую солнце глядится, как в зеркало.
Возле нас маленькие санки, обитые ярко-красным сукном.
- Съедемте вниз, Надежда Петровна! - умоляю я. - Один только раз!
Уверяю вас, мы останемся целы и невредимы.
Но Наденька боится. Все пространство от ее маленьких калош до конца
ледяной горы кажется ей страшной, неизмеримо глубокой пропастью. У нее
замирает дух и прерывается дыхание, когда он глядит вниз, когда я только
предлагаю сесть в санки, но что же будет, если она рискнет полететь в
пропасть! Она умрет, сойдет с ума.
- Умоляю вас! - говорю я. - Не надо бояться! Поймите же, это
малодушие, трусость!
Наденька наконец уступает, и я по лицу вижу, что она уступает с
опасностью для жизни. Я сажаю ее, бледную, дрожащую, в санки, обхватываю
рукой и вместе с нею низвергаюсь в бездну.
Санки летят, как пуля. Рассекаемый воздух бьет в лицо, ревет, свистит
в ушах, рвет, больно щиплет от злости, хочет сорвать с плеч голову. От
напора ветра нет сил дышать. Кажется, сам дьявол обхватил нас лапами и с
ревом тащит в ад. Окружающие предметы сливаются в одну длинную,
стремительно бегущую полосу... Вот-вот еще мгновение, и кажется - мы
погибнем!
- Я люблю вас, Надя! - говорю я вполголоса.
Санки начинают бежать все тише и тише, рев ветра и жужжанье полозьев
не так уж страшны, дыханье перестает замирать, и мы наконец внизу.
Наденька ни жива ни мертва. Она бледна, едва дышит... Я помогаю ей
подняться.
- Ни за что в другой раз не поеду, - говорит она, глядя на меня
широкими, полными ужаса глазами. - Ни за что на свете! Я едва не умерла!
Немного погодя она приходит к себя и уже вопросительно заглядывает
мне в глаза: я ли сказал те четыре слова, или же они только послышались ей
в шуме вихря? А я стою возле нее, курю и внимательно рассматриваю свою
перчатку.
Она берет меня под руку, и мы долго гуляем около горы. Загадка,
видимо, не дает ей покою. Были сказаны те слова или нет? Да или нет? Да
или нет? Это вопрос самолюбия, чести, жизни, счастья, вопрос очень важный,
самый важный на свете. Наденька нетерпеливо, грустно, проникающим взором
заглядывает мне в лицо, отвечает невпопад, ждет, не заговорю ли я. О,
какая игра на этом милом лице, какая игра! Я вижу, она борется с собой, ей
нужно что-то сказать, о чем-то спросить, но она не находит слов, ей
неловко, страшно, мешает радость...
- Знаете что? - говорит она, не глядя на меня.
- Что? - спрашиваю я.
- Давайте еще раз... прокатим.
Мы взбираемся по лестнице на гору. Опять я сажаю бледную, дрожащую
Наденьку в санки, опять мы летим в страшную пропасть, опять ревет ветер и
жужжат полозья, и опять при самом сильном и шумном разлете санок я говорю
вполголоса:
- Я люблю вас, Наденька!
Когда санки останавливаются, Наденька окидывает взглядом гору, по
которой мы только что катили, потом долго всматривается в мое лицо,
вслушивается в мой голос, равнодушный и бесстрастный, и вся, вся, даже
муфта и башлык ее, вся ее фигурка выражают крайнее недоумение. И на лице у
нее написано:
"В чем же дело? Кто произнес те слова? Он, или мне только
послышалось?"
Эта неизвестность беспокоит ее, выводит из терпения. Бедная девочка
не отвечает на вопросы, хмурится, готова заплакать.
- Не пойти ли нам домой? - спрашиваю я.
- А м
