Чешко Федор - На Берегах Тумана
Чешко Федор — На берегах тумана
Катаклизм намертво соединяет два совершенно несхожих мира, которые, соприкоснувшись, начинают уничтожать друг друга — как два хищника, посаженных в одну клетку. Гибель обоих миров почти неизбежна.
Переходя из одного мира в другой, молодой бард ищет путь, который мог бы привести к спасению не только его самого, но и других людей, попавших в эту западню. Средневековая шпага одного мира — и античный меч другого. Лишь вместе они могли бы преодолеть все препятствия.
Но смертельная вражда разделяет их и неотвратимо влечет к гибели...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПЕВЕЦ ЖУРЧАЩИЕ СТРУНЫ
1
Очаг немилосердно дымил. Тяжелые жирные хлопья копоти сонно кружили по хижине, неторопливыми струйками выплывали в раздвинутые на день окна, в двери, в многочисленные щели обветшавших, источенных древогрызами стен — куда угодно, только не в дымоход.
Раха, с трудом выпрямившись, утерла засаленным подолом потные толстые щеки. Глаза невыносимо жгло, веки заплывали слезами от злого кухонного чада.
А может быть, и от злой обиды на мужа, который для других днем и ночью даром горбатиться готов, а на нее, Раху, и плюнуть поленится. Ишь, сидит, объедок противный!
И ведь с самого утра так вот сидит, строгает что-то (не ради дома, конечно, жди от него!), и головы не поднимет, и слова доброго не скажет. Да что там доброго — никакого не скажет. Хоть бы обругал, все веселее бы стало...
Бездонная Мгла, ну почему, ну за что же такое наказание?! У всех мужики как мужики, а у нее — так, горшок треснутый: и толку никакого, и выкинуть рука не поднимается. Строгает, строгает...
До лысины ему, что весь пол щепками своими погаными завалил, что дымоход не чищен, что чад, — все ему до лысины. Может, побить его? Нет, не стоит. Пыталась уже однажды, так потом три дня боялась к колодцу выйти, соседкам синяки свои показать...
Вот поди ж ты, на вид из мозгляков мозгляк, чихнешь — расплескается, а силища в нем такая... И то сказать, воин же...
Это мамаша, помнится, присоветовала: «Ты, Раха, как мужика себе выбирать станешь, гляди, какой пощуплее. Чтоб при случае и поучить можно было». Спасибо ей, насоветовала, червивая голова... Ох, прости, Мгла, прости, прости, Бездонная!
Это ж такое о покойнице помыслить! Да уж лучше голову свою глупую бабью об очаг разбить, чтоб дрянного не думала! Ну, быть теперь беде, быть несчастью: накажет Бездонная за непочтение к родительнице усопшей, ох накажет!
А все из-за него, из-за этого древогрыза проклятого!
Раха в сердцах плюнула в очаг, обернулась к мужу — выместить накипевшее на душе, сорвать злость:
— Долго еще я буду мучиться, Хон?! Чад уже все глаза повыел, сил моих больше нет! А ну бросай свою деревяшку, лезь на крышу — дымоход чистить!
Ну, кому говорю?!
Муж даже взглядом ее не удостоил, только брезгливо шевельнул губами:
— Доделаю — почищу. Отстань.
— Доделаю... — передразнила Раха. — Да когда ж ты, наконец, доделаешь ее, погибель мою?
— Завтра.
— Ах завтра?! — Раха аж задохнулась от негодования. — Ну тогда и есть будешь завтра!
Она пнула ногой стоящий в очаге горшок, тот раскололся, и облитые варевом угли зачадили пуще прежнего.
Хон, морщась, слушал, как женщина, выскочив во двор, продолжает там бушевать, расшвыривая и пиная все, что попадается под ноги; как вопит — надсадно, пронзительно, явно надеясь на сочувствие соседей:
— И вечером в ложе с собой деревяшку свою бери, а я лучше с настоящим древогрызом спать буду, чем с тобой!..
Раха вдруг замолчала, и Хон в изумлении поднял голову: что-то ненадолго ее сегодня хва
