Чешко Федор - Сборник Рассказов
ФЕДОР ЧЕШКО
РАССКАЗЫ
KAK МИМОЛЕТНОЕ ВИДЕНЬЕ
А ВСХОДЫ БУДУТ НЕ СКОРО
БЕСТИИ
ЗА НЕСБЫТОЧНОСТЬ СНОВ
И МИР ПРЕДСТАНЕТ СТРАННЫМ
КАК ЛИСТ УВЯДШИЙ ПАДАЕТ НА ДУШУ
НОЧЬ ВОЛЧЬИХ ПЕСЕН
ПЕРЕКРЕСТОК
ПРОКЛЯТЫЙ
ПРОРОК
ТИХИЙ СМЕХ ПРОШЛОГО
ЧАС ПРОШЛОЙ ВЕРЫ
ШЛЯЮТСЯ ТУТ ВСЯКИЕ...
ПРИГОВОР
Федор ЧЕШКО
ЧАС ПРОШЛОЙ ВЕРЫ
Ты, возжелавший знать,
Но страшащийся дум,
Отяготивший ум
Тем, что не смог понять,
Ты, чья сила слаба,
Как огонек свечи,
Бойся сказать в ночи
Правильные слова.
Вода была всюду. Она оседала на одежду и лица промозглой сыростью,
нависала сизыми космами туч над вершинами увечных осин, смачно и длинно
чавкала под ногами, и казалось, что буро-зеленое месиво матерого мха
взасос целует подошвы. Было тихо. Ветер, весь день хулиганивший над
болотами, умаялся наконец и теперь едва ощутимо шуршал в чернеющих
листьях. Даже комары угомонились и поотстали - за исключением двух-трех
особо жаждущих. А впереди, где медленные тяжелые тучи воспалялись тусклым
закатом, погромыхивало невнятно, но обещающе: в пугливых невзрачных
сумерках зрела гроза.
Ксюша не смотрела по сторонам. Она смотрела под ноги, на мох, на
черные лужи, заваленные прелыми листьями, на свои обшарпанные, заляпанные
болотной пакостью сапоги - как они шагают по этому мху и по этим лужам...
Все шагают и шагают, и ноги наливаются скучной бессильной тяжестью, и
цепенеют чувства, а из желаний осталось только одно - стряхнуть с себя все
это, сырое и неудобное, пахнущее брезентом, резиной и гнилью, лечь на
теплое, чистое; и пусть тогда снится хоть что угодно, хоть даже мох, лужи
и шагающие сапоги, только бы не видеть их больше вот так, наяву. Но до
тепла, чистоты и сна еще шагать, и шагать, и шагать...
А потом она смаху уткнулась головой во что-то влажное, твердое и
шершавое и только через несколько мгновений досадливого недоумения поняла,
что это спина Олега. Ну, и чего он стал, спрашивается? Он это зря
придумал. Если постоять еще немного, то захочется сесть, а потом - лечь, а
потом - спать, а идти дальше совсем не захочется...
Олег мельком глянул через плечо:
- Посмотри, Ксенюшка! Как красиво, как мрачно...
Ну вот, теперь надо двинуться с места (а сапоги уже, кажется,
запустили в мох ветвистые корни - прочно и навсегда), надо стать рядом и
восхищаться пейзажем. Желательно - вслух. А мама, между прочим,
предупреждала. Мама, как Олега увидела, сразу сказала: "Ой, Ксения, гляди,
как бы не пожалеть тебе... Чокнутый он какой-то". Чокнутый и есть. Ну что
это за столбняк напал на него, что он там такое увидел?
Поляна. Широкая, заросшая желтой хворой травой. А вокруг - прозрачные
толпы жалких обиженных богом осинок; а сверху - небо, черное уже, плоское,
и будто судорогами корчат его нечастые и невнятные ворчливые сполохи... А
на поляне - холм, невысокий, будто оплывший от собственной невыносимой
древности. А на холме - четкий и крепкий силуэт, устремленный туда, в
недальнюю черноту неба; устремленный, но однако тяжело и плотно стоявший
здесь, на холме, в болотах, над гнилыми лужами, над полупрозрачной от
убогости травкой, над хилыми, загнивающими деревцами, крепко, недосягаемо,
навсегда. Господи, так это только-только до заброшенной часовни дошли?!
Так это, значит, еще не меньше трех часов идти надо?!
Наверное, Ксюша всхлипнула, потому что Олег обернулся к ней, и в
шалых глазах его забрезжило наконец человеческое, осмысленное.
- Ксюша... - Он осторожно тронул ее за плечо. - А Ксюша... Давай-ка
мы в Белополье сегодня не пойдем. Давай-ка м
