Чивилихин Владимир - Здравствуйте, Мама !
Владимир Чивилихин
Здравствуйте, мама!
Обыкновенная хатка - белая, под старой соломой, с подоконным садочком.
Тысячу лет живет на этой земле большой и добрый народ, тысячу лет лепит он
из глины такие вот естественно простые и по-своему красивые жилища...
Тепло в хате, хотя на дворе мечется осенний ветер. Вокруг городка
ровная степь во все концы, и ветры врываются в улицы, лохматят на хатах
солому, гнут голые яблоневые ветки, завывают в трубах. Под окнами в
наступающих сумерках ветер гоняет, будто стаю летучих мышей, жухлые
листья, а тут хорошо, покойно.
Хозяйка сидит напротив меня, отрешенно смотрит в окно, односложно,
словно бы нехотя, отвечает на вопросы. В суровых чертах ее лица сквозит
какая-то особая, несегодняшняя усталость. Непослушными, в черных трещинах
пальцами она поправляет седые пряди на висках, гладит ладонью по столу,
будто обирает крошки, трогает бахрому скатерти, а то сложит на коленях эти
тяжелые, изработанные руки и замрет.
Спрашиваю:
- Вы знаете, как я услышал о вас?
- Нет.
- Я тут в командировке от газеты. Посылал телеграмму, а девушка на
почте говорит, что надо бы написать об Анне Константиновне.
- А зачем?
- Говорит, что письма вам долго шли по адресу: "Город Бахмач. Анне
Константиновне".
- И сейчас идут.
- Нельзя ли взглянуть?
- Их много.
- Можно мне... все?
Она с усилием вытащила из-под кровати старый чемодан.
- Тут они.
- Отчего у вас здесь рубец? - спрашиваю я.
На среднем пальце ее правой руки ниже второго сустава - темная круговая
мета, будто след от спиленного кольца. Анна Константиновна прячет руку за
спину.
- От ножниц.
- Каких ножниц?
- Обыкновенных. Немецкий брезент тогда резала целый месяц.
Маскировочный. А он как железо.
- Зачем?
- Тапочки шила, штанишки... Вот и выболело тогда.
Когда - "тогда"? Хозяйка ушла за перегородку, я раскрыл чемодан. Не
одна сотня разноцветных конвертов лежала в нем. Тут были и треугольные,
памятные нам с военных лет, и склеенные хлебом квадратные - из листочков,
разлинованных в косую линейку, и покупные, с марками. Я взял первое
письмо; оно, видимо, было получено последним - лежало сверху.
"Дорогая моя подруга и сестра! Нас породнило то время, о котором в
теперешней счастливой жизни я так неохотно вспоминаю. Но меня сейчас все
чаще расспрашивают обо всем, что тогда было. Я ведь молчала все эти годы,
боялась, что не поверят или не поймут. Ваша Валя Прусаков а".
Что же было "тогда"? Тепло в хате и тихо, только царапают окно сухие
прутья. Потом я перестал и это слышать. Письма, письма, в которых кричало
прошлое...
А как мне рассказать о том, что было? Как заставить читателя поверить в
то, во что трудно поверить? Как познакомить его с человеком, жизнь
которого потрясла меня своей простотой и святостью? Как поведать о том,
что было "тогда", чтобы все поняли, нет, не меня, а ее, Анну
Константиновну?
Был уже поздний час, когда я вышел из хаты. Долго бродил по темному
городку. Дуло низом и верхом, звезды то разгорались, то притухали. Ветер
шипел в плетнях, доносил временами гудки со станции. Было зябко от ветра,
остывшей уже земли и холодной полной луны.
Прошел на станцию. Вокзал, пакгаузы, депо, водокачка, забитые вагонами
товарные парки. Железная дорога светила огнями, жила - свистели маневровые
паровозы, лязгали автосцепкой вагоны, в репродуктор что-то кричал
по-украински диспетчер. Прошлое стиралось этим живым движением.
Я снова пересек весь город, вышел на окраину. Степь уходила чернотой
из-под ног, лишь кое-где -
