Шагинян Мариэтта - Перемена
Мариэтта Шагинян
ПЕРЕМЕНА
Вместо предисловия.
Нигде "перемена" не была такою сплошной и беспередышной, как на юге
России в эпоху гражданской войны. Я и хочу рассказать о ней, имея в
центре внимания не событие только, но человека.
Я провела в Донской области около трех с половиною лет революции, с
поездками в Петербург и Закавказье. За это время мне пришлось пережить
несколько переворотов, немецкую оккупацию, приезд "союзников" в гости
(англичане и французы в Новороссийске и на Кубани), полосы междувластия,
когда единственной защитницей обывателя была домовая охрана, атаманщину,
деникинщину, врангелевщину.
Обыватель, как растение, сопротивлялся этому ветру событий. Он стоял
на месте, и волны шли через него, оставляя отметы. Отсюда не "историчес-
кое" (с перспективой), а чисто локальное, местное запечатление всего пе-
режитого. Но чтоб яснее представить себе эту "локальность", читатель
должен видеть кусок степной России, о которой я поведу речь.
Из страны черного хлеба и гречневой каши вы попадаете в страну пшени-
цы. Степной простор без края, по обе стороны железнодорожного полотна. К
середине лета он выжжен солнцем, на пыльной земле - сухие хвостики аро-
матной травки "чебрец", свист цикад и зигзаги ящериц. Уши наполнены пе-
ребоями этого свиста; солнца так много, что кажется, будто и оно шумит в
ушах, особливо в полдень.
Сонные, сытые станицы, - хлеба много, лени много. Есть легко, значит
трудно работать и думать. Никакой борьбы за благообразие, за разнообра-
зие: хлеб душит все. Излишек зерна приучает к барышу, с которым не срав-
нится скромный барыш огородника, кустаря, пчеловода. И вы видите, что у
казака нет ничего, кроме хлеба. Хлеба - и денег.
Даже донской хуторянин все свое внимание кладет на пшеницу. Заедешь
на хутор, - та же сонная лень, хлеб, молоко, помидоры, черешня, - и нет
картофеля, нет капусты. Картофель и капуста на Дону дороги, потому что
нет выгоды возиться с ними. Пшеница убила все.
Деревни без дерев: лень их сажать. О садиках нет и помину. И стоит с
августа над этим нагретым простором душная пыль молотящегося хлеба, гус-
тая до того, что чихнуть страшно - заползет в глотку и ноздри.
А рядом расковыряно черное чрево земли, полное угля. Вместо цветов
под Новочеркасском дети собирают окаменелости перистых рыб, кузнечиков,
папоротников.
На узле хлебного и угольного пути, где пролетает поезд, знакомый
москвичам и петербуржцам по летнему следованию на минеральные, стоит го-
род, построенный спекулянтами для спекуляций, Ростов-на-Дону. Это моло-
дой город, у него нет истории, кроме разве "проезда высочайших особ" да
похорон городских голов. Весь он из конца в конец прорезан одной главной
торговой жилой, от вокзала и до заставы. Вокруг вокзала грязь, гной,
гниль Темерницкой лужи, почерневшей от копоти и фабричных слюней, выпле-
ванных сюда темными трубами фабрик, черными жабрами локомотивов,
угольной и мусорной пылью. Тут рассадник холеры, и летом здесь солнце
печет так, что каблуки застревают в асфальте.
По главной улице - бесконечный ряд небоскребов, домов с новейшей тех-
никой, взлетевших под самое, лысое от солнца и засухи небо, - и в огром-
ных сквозных витринах, веялки, молотилки, моторы, паровики, колеса, тру-
бы, а над витринами золотом по черному - имена американских, английских,
французских акционерных обществ. Склады, конторы, склады отделения фаб-
рик, банки и опять склады и опять конторы.
Внизу под городом, параллельно с главною улицей, белая лента Дона,
з
