Шестаков Евгений - Рассказы
Евгений ШЕСТАКОВ
К ВОПРОСУ О ВОРОБЬЯХ
Бренности свободы печати посвящается
У хромого воробья под асфальтовым катком век короткий. Со слабыми
крыльями и хреновыми лапками вообще о каких-либо перспективах говорить
трудно, а если принять во внимание каток, который едет себе и хрен
остановится - тут можно только крыльями развести, если они еще подымаются.
Подслеповатый хромой воробей, особенно если придурок - постоянный клиент
для асфальтового катка. Каток - парень равнодушный, ему один хрен, воробей
ты полоумный или метр погонный. Каток туда проедет и обратно, у него
здоровья не убавится, а воробей при всех своих достоинствах большой
недостаток приобретет - вкатанность в асфальт. Асфальт-то сам по себе вещь
неплохая, это многие отмечают, однако полная интегрированность сейчас и в
Европе не абсолютное благо, а уж подавно и тут, когда даже о такой твердой
вещи как клюв более говорить не приходится.
Воробей, как правило, меньше курицы, поэтому громкость его писка при
прокатывании мы во внимание принимать не будем, равно как и выпучивание
глаз при этом. Так что в событийном ряду особого всплеска не видать и не
слыхать, а вся трагедийность происходящего свободно умещается на ладони. Но
один маленький отрицательный момент все же есть. Птичку жалко.
КОАЛА И СПИРИДОН
Работящий коала деньги экономил и Спиридону праздному на литр не дал. А
Спиридон подлый, многоточие в конце мыслей своих поставив, на коалу злой
умысел поимел. И пошел коала далече за молоком при бидоне и о деньгах. И
поставиша Спиридон гадкий в подъезде темном ногу своя. Упал коала и
разбился вельми. А бидон пролет за пролетом гремел долго и жильцов пугал
Серегу-тунеядца с чужою голой женой и своей непокрытой жопой;
Афанасия-умника по пояс в книгах, по уши в очках, с белым как снег билетом
по косоглазию; старенькую бабушку Ирину, чудесным образом до сих пор живую
и от сих до сих по этому поводу пьяненькую в маленький-маленький драбадан;
лукавого мальчика Шуру в коротких грязных штанишках, одной рукой у себя в
подмышке, другою в маминой висящей сумке; генерал-полковника Звездодуева с
красными, уходящими в пол лампасами, с синим, прочищенным на плацу носом и
с розовыми почему-то погонами на прозрачном, едрена корка, мундире; малую
Акульку в акулькиной детской кроватке, в акулькиных веселых соплях посреди
акулькиного веселого крика и пука; согбенного Демидыча, низко-низко над
полученной пенсией, мелко-мелко от предвкушений дрожмя и тихо-тихо
половинку от супруги под шкап-с; полную Анюту в трико у зеркала, с
жеманными глазками, с веером, с длинными тяжелыми волосами, коими роскошно
дополнены манящие анютины складки; домашнего хомячка Терентия, сидящего
внутри домашнего пудинга под домашним арестом, который он сам на себя с
удовольствием наложил; безрукого Григория на одной ноге из комнаты в туалет
со свежим номером "Правды" в зубах, из коих пять с половинкой во рту, а
остальные в стакане на верхней полке до утра, до завтрака, до лучших
времен...
При последнем ударе бидона очнулся коала, встал и имя вспомнил свое. И
маму вспомнил свою седую. И длину Бруклинского моста в метрах, дюймах и
аршинах вспомнил. А с чем, зачем и куда ходил, почему не дошел и кто
причиной - не стал вспоминать. Ибо кто таков есть бидон, пусть даже и
трехлитровый, и кто таков Спиридон, пусть даже сидевший химик, перед
мудростью велией, перед вечными словами, когда-то сказанными в пространство
и оставшимися на века: не судите, да не судимы будете, не возжелай зла
бл
