Шехтер Яков - Признание Сумасшедшего
Яков Шехтер
ПРИЗНАНИЕ СУМАСШЕДШЕГО
Велик и прекрасен город Тель-Авив. Неистовы его праведники и яростны его
блудницы. Горячий аравийский ветер вздымает нежнейшую взвесь прибоев твоих, о
Тель-Авив, до последних этажей небоскрёбов. Радужная плёнка пены окрашивает
воздух в цвета средиземноморской мечты и, медленно кружась, оседает на спинах
откормленных тель-авивских котов. Возмущенным взглядом провожают они хасидов в
чёрных халатах, спешащих на утреннюю молитву. Бледные завсегдатаи ночных кафе
промокают бумажными салфетками первый утренний пот и устремляются вслед за
хасидами. Возле синагоги их пути расходятся; вместо прохладных вод миквы
окунают они тела свои, утомленные ночным распутством, в белые волны несмятых
постелей. Жирно и зычно кричат коты на площади Дизенгоф, ленивое эхо
барахтается между витринами и, наглотавшись перламутровой пены, тонет в
фонтане.
Где ты, пророк-обличитель, чрево какой рыбы скрывает тебя от истомлённой
зноем публики?
Иногда мне кажется, что я узнаю его. Ведь если суждено повториться нашей
встрече, то, наверное, здесь, на раскалённых площадях Ниневии. Я вкладываю
монету в подставленную ладонь и пытаюсь уловить в полубезумных глазах хотя бы
тень тени того взгляда. Напрасно, это не он. Другими дорогами ходит пророк по
Тель-Авиву, а может, и вовсе в иные страны влечёт его, испуганного
непомерностью задачи, прохладное нутро аэробуса.
Я меняю направление, часы прогулки. Я внезапно поворачиваю и бегу на
другую сторону улицы, сбивая с толку и без того нервных водителей. Не может
быть, что мы больше не встретимся - неужели всё началось и завершилось на
ступеньках виленской синагоги?
Беспощадные лучи солнца треплют мою кожу. Сегодня, впрочем, как и всегда,
над всем Израилем безоблачное небо. Словно воздушный шар, взмывает в его
обманчиво-безмятежную глубину мой слабый голос, распираемый изнутри миазмами
тель-авивских помоек: "Где ты, сын Неба? Ниневия готова, Ниневия ждёт..."
Я всегда старался идти в синагогу самым длинным путём. Выходил задолго до
начала молитвы и медленно шёл по старой Вильне, пытаясь уловить отголоски
давно отзвучавших мелодий. Я не знал, что удастся услышать: звук скрипки на
еврейской свадьбе, перебранку уличных торговцев или голос кантора. Пересечения
улиц пугали необходимостью выбора - обе стороны одинаково властно тянули к
себе. Я останавливался и вспоминал уроки реб Берла.
Если еврей сбился с дороги или не знает, куда повернуть, лучше всего идти
направо. Так написано в книгах Виленского Гаона.
- Ты понимаешь, Янкл, - говорил мне реб Берл, габай нашей синагоги, - ему
не нужна была библиотека. Он-таки знал всё наизусть! Три тысячи книг, и всё
наизусть - прямо, как "Шма, Исроэл"!
Поворачивая направо, я каждый раз оказывался возле арки в конце улицы
Стекольщиков. К ней примыкало новое здание, построенное вместо прежнего,
разрушенного бомбой. Рассказывают, будто в его стене была полукруглая ниша,
словно вдавленная в каменную толщу. Старики подводили меня к окнам нового
дома, тыкали пальцами в стену и, крепко картавя, говорили:
- Здесь - сюда смотри! Тут это было.
Три века назад по улице Стекольщиков проходила еврейка на последнем месяце
беременности. Ей навстречу двигалась груженная дровами телега. Возница
постарался прижаться к одной из сторон, но и освободившегося пространства явно
не хватало. Тогда женщина повернулась лицом к стене и прильнула к ней изо всех
сил. В этот момент произошло чудо - кирпичи расступились. Ребёнок, укрытый от
опасности
