Шмелев Николай - Презумпция Невиновности
Николай Петрович Шмелёв
ПРЕЗУМПЦИЯ НЕВИНОВНОСТИ
Рассказ
- Здесь? - спросил Борис, разглядев наконец в густой траве под яблоней
маленький холмик.
- Здесь,- подтвердила Вера Арсентьевна.
- Когда, говоришь, это случилось?
- Весной, в мае. Мы с ней только-только перебрались сюда... Я не виновата,
Боря. Я, конечно, сразу вызвала ветеринара, он долго возился с ней, но ничего
не помогло... Как я плакала, если б ты знал... И, как нарочно, хоть бы
кто-нибудь приехал: когда не надо, полон дом народу, не знаешь, куда от этого
гвалта деться, а тут никого...
- Надо было дать мне телеграмму, тетя Вера. Я бы приехал.
- Но откуда же я могла знать, где ты? Ты вечно в разъездах. Мог бы и сам
вспомнить о старухе. Вот и лето, считай, кончилось, а мы с тобой не виделись
чуть не с зимы.
Они были одни в саду. В доме, на веранде, слышались голоса, смех, звон
посуды, а здесь было покойно и тихо, солнце золотило листву, соседские пчелы
жужжали над кустами флоксов, высаженных вдоль дорожек, мирно журчала вода из
шланга, брошенного на траву... Все было знакомо Борису с детства: дом с
высокой крышей и крохотным балкончиком наверху, сад, желтые шары, каждую осень
разраставшиеся у забора сплошной стеной, гуденье и перестук колес электрички,
под которые он когда-то, набегавшись за день, засыпал у себя на чердаке... К
сожалению, тетка была права: если бы не стойкая, многолетняя традиция
собираться всем в день ее рождения на даче, он так бы, наверное, и не выбрался
в это лето к ней. Что поделаешь - дела. Дела, будь они неладны...
- Тетка, как ты думаешь, я очень виноват перед ней?
- Не знаю, Боря. Тебе виднее... Нет, ты не думай, у меня ей неплохо было.
В конце концов она привыкла и привязалась ко мне... Но тебя, по-моему, она так
до конца и не забыла...
...Борис купил ее, когда она была четырехмесячным щенком: порода - боксер,
кличка - Адель, родословная - чуть не до двадцатого колена, в длинном ряду ее
предков почти сплошь немецкие фамилии. Она была поразительно хороша собой:
белое стройное тельце, коричневая шапочка на голове, добродушнейшая морда с
блестящими, как маслины, глазами, черные очки, подрубленные ушки торчком,
коричневая нашлепка вместо хвоста... Как, с каким благородством она шла, как
изящно, своенравно и в то же время сдержанно шалила, с каким восхищением
оборачивалась на нее толпа - надо же, сотворил этакую красоту господь!
Зачем он тогда купил ее? Из щегольства? Может быть, отчасти и из-за этого,
но, очевидно, были и другие причины, которые он тогда не очень-то сознавал...
Когда появилась Адель, ему было двадцать шесть лет, он был уже преуспевающим
журналистом, много ездил и много печатался, имел множество друзей, охотно
кутил и вел весьма рассеянную жизнь, легко, без слез и скандалов, переходя из
одного романа в другой. Ему уже начинали немного завидовать, и, признаться, он
и сам в то время посматривал на свою жизнь со стороны как на какое-то в высшей
степени удачное, пожалуй, даже уникальное произведение искусства. А почему бы
и нет, в самом деле? Почему не тень, а сама реальная жизнь человека не может
быть предметом искусства? Ему все удавалось, он никому не делал зла, и люди,
по крайней мере в то время, платили ему тем же, его любили женщины, он никогда
не знал, что такое скука... Это было захватывающе интересно: смотреть, как
постепенно складывается, возникает легкое ажурное сооружение, чем дальше, тем
более сложное, тем более причудливое, тем более прекрасное,- его жизнь.
Естественно, это требо
