Шолохов Михаил - Мягкотелый
Михаил Шолохов
Мягкотелый
- В Грязях пересадка!
Кассир сунул из окошка билет и сдачу и с шумом захлопнул дверцу. Игнат
Ушаков бережно положил билет в боковой карман пальто и, закуривая на ходу,
вышел на перрон. Около вагонов суетились люди, где-то на путях, коротко и
сипло покрикивая, маневрировал дежурный паровоз. Возле предпоследнего вагона
образовался затор. В темноте, перерезанной пополам желтым светом фонаря,
белеет фартук носильщика, слышен истерический женский голос:
- Поймите, проводник, что я должна ехать! В этой корзине всего лишь
полтора пуда.
- Не могу, гражданка! Понимаете вы русский язык? Я вам десятый раз
говорю, что не могу! У вас, кроме корзины, три узла. Нельзя же с такой
громадой в вагоне помещаться.
- Но ведь я не успею сдать в багаж!
Ушаков, протискиваясь к крайнему вагону, увидел, как проводник поднялся
на площадку и, погасив фонарь, не отвечая, притворил за собою дверь.
В вагоне сине от табачного дыма. От свежевыкрашенных стен пахнет
масляной краской, с полок несется душок дешевых папирос и гнусный запах
чьих-то потных, давно не мытых ног. Вверху - храп и сон, внизу - курят и
вполголоса разговаривают. Устроившись на третьем этаже, Ушаков закурил снова
и, свесив голову, глядел, как куда-то назад уплывали огоньки станции, мимо
окна мелькали черные силуэты деревьев, изредка оранжевым мотыльком порхала
искра, выброшеввая из паровозной трубы вместе с дымом.
Баюкающее перестукивание колес располагало ко сну. Внизу кто-то
монотонно рассказывал о прошлогоднем урожае и ценах на шерсть. Затушив
папиросу, Ушаков натянул на голову полупальто и уснул. Через час его
разбудили голоса. Чей-то волнующе знакомый голос тихонько, нараспев
приговаривал:
Как наш дедушка Ермил
Много ершей наловил.
Есть по четверти ерши,
По две четверти ерши,
Есть и вот ка-кие-е!
И вот э-да-ки-е!
В такт мотиву человек шлепал рукой; где-то, захлебываясь, восторженно и
звонко хохотал ребенок. Как только замолк голос, напевавший песенку, другой,
детский голосок требовательно кричал:
- Папка, еще...
И снова назойливо и мягко ползли в уши слова:
Как наш дедушка Ермил
Много ершей наловил...
Ушаков, не открывая глаз, вслушался, стараясь по звуку определить, кому
из знакомых принадлежит этот знакомый полузабытый голос. Память отказывалась
прийти на помощь. Пересилив сонную лень, открыл глаза. Внизу, широко
расставив ноги, сидел коренастый моряк и легонько подкидывал вверх курчавую
розовую девочку лет двух-трех. С добродушным смешком напевал он свою песенку
про ершей, наглядно показывая на руке их размеры.
Из-под белой флотской фуражки виднелись черные прямые волосы, а лицо
его заслоняла собой фигурка девочки. С минуту Ушаков следил глазами за
сильными волосатыми руками моряка, без устали подбрасывавшими вверх
расшалившегося ребенка, потом кашлянул и свесил ноги.
- Ну, не шали же, Тамарочка! Бай-бай пора! Видишь, мы дядю разбудили.
Обожди, а то он ушибет тебя.
Осторожно спустившись, Ушаков искоса глянул на моряка и удивленно
поднял брови:
- Владимир, ты ли?!
- Бог мой!.. Вот неожиданность!..
Обнялись, расцеловались. Моряк, откинувшись назад и улыбаясь, не
выпускал рук Ушакова, долго смотрел на него и качал головою.
- Тот же. Ничуть не изменился. Возмужал немного, окреп. Подумать! С
семнадцатого года не видались, и вот... Ведь ты тогда был еще мальчиком!..
С противоположной скамьи за ними с интересом наблюдала молодая женщина.
Моряк был чрезвычайно оживлен, суетлив, как будто чем-то слегка смущен.
Скв
