Библиотека в кармане -русские авторы

         

Шолохов Михаил - Обида


Михаил Шолохов
Обида
По степи, приминая низкорослый, нерадостный хлеб, плыл с востока
горячий суховей. Небо мертвенно чернело, горели травы, по шляхам поземкой
текла седая пыль, трескалась выжженная солнцем земляная кора, и трещины,
обугленные и глубокие, как на губах умирающего от жажды человека,
кровоточили глубинными солеными запахами земли.
Железными копытами прошелся по хлебам шагавший с Черноморья неурожай.
В хуторе Дубровинском жили люди до нови. Ждали, томились, глядя на
застекленную синь неба, на иглистое солнце, похожее на усатый колос
пшеницы-гирьки в колючем ободе усиков-лучей.
Надежда выгорела вместе с хлебом.
В августе начали обдирать кору с караичей и дубов, мололи и ели,
примешивая на лоток дубового теста пригоршню просяной муки.
Перед покровом Степан, падая от истощения, пригнал быков на свой
участок земли, запряг их в плуг, в муке скаля зубы, кусая синюю кайму
зачерствелых губ, молча взялся за чапиги[1].
Четыре десятины пахал неделю. Кривые и страшные выложились борозды,
мелкие, с коричневыми шмотками огрехов, словно не лемехи резали затравевшую
пашню, а чьи-то скрюченные, слабые пальцы...
Оттого Степан шел с поклоном к вероломной земле, что была, кроме
старухи, семья - восемь ртов, оставшихся от сына, убитого в гражданскую
войну, а работников - сам с пятью десятками лет, повиснувших на сутулой
спине. Отпахался - продал вторую пару быков. Не продал, а подарил доброму
человеку за сорок пудов сорного хлеба.
И вот тут-то вскоре после покрова объявил председатель хуторского
Совета:
- Семенную ссуду выдадут. Заосеняет, подойдет с центра бумага - и на
станцию. Кто не пахал - паши! Хучь зубами грызи, а подымай землю.
- Обман. Не дадут...- сопели казаки.
- Предписание есть. Все, как следовает, без хитростев.
- С нас тянут, а давать...- томился в тоске и радости Степан.
И верил и не верил.
Сошла осень. Засыпало хутор снегом. На обезлюдевших огородах легли
заячьи стежки.
- Что же, cеменов дадут?..- надоедал Степан председателю.
Тот озлобленно махал рукой:
- Не вяжись, Степан Прокофич! Нету покеда распоряженья.
- И не будет! Не жди!.. Надо было народ от смерти отвесть -
обнадежили... Кинули, как собаке мосол. И люто тряс мослоковатыми кулаками:
- Пропади они, сссу-у-укины сыны!.. Хлеб в городах жрут, мать ихня...
- Не выражайся, Прокофич. Пришкребу за слова!
- Эх!..- махал Степан рукой и, не договаривая, уносил из Совета большое
свое костистое тело. Был он похож на перехворавшего быка: из-под излатанного
чекменя перли наружу крупные костяки лопаток, на длинных, высохших голенях
болтались изорванные, с лампасами шаровары. Зеленая проседь запорошила рыжую
его бороду, глядел голодным, задичалым взглядом в сторону, стыдился за свое
непомерно крупное, высохшее в палку тело. Приходил домой, падал на лавку.
- Скотину убери. Лег, сурчина! - липла жена.
- Варька намечет.
- Ей на баз не в чем выйтить.
- Нехай мои валенки обувает.
Подросток Варька стягивала с деда валенки и шла убирать скотину, а он
лежал, косо расставив длинные босые ступни, часто дергал веками закрытых
глаз, вздыхал, кряхтел, думал тягучее и безрадостное. А за обедом садился в
передний угол, высился над столом ребристой громадиной, цепко оглядывал
усыпавших лавки внуков. Замечал, что самый младший, трехлеток Тимошка,
кривит душой - мучительно улыбаясь, старается поймать в чашке уплывающий
кусочек картошки,- и звонко стукал его по лбу ложкой.
- Не вы-лав-ли-вай!..
В хуторе мерли люди, источенные, как дерево червем





Содержание раздела