Библиотека в кармане -русские авторы

         

Щербаков Александр - Золотой Куб


Александр Щербаков
Золотой куб
- Вы меня, товарищи, простите, но я должен отвлечься несколько от нашей
научной темы и рассказать вам кое-что из юмористической, если хотите,
трагедии жизни Александра Балаева. Именно юмористической, именно трагедии
и именно про стоп-спин.
Недавно один писатель подарил мне книжку. Про Галилея, Ньютона,
Чижевского и меня. Так мне, знаете, неудобно как-то стало. Будто смотрю я
на президиум физики, сидят там все люди солидные, степенные, вдвое больше
натуральной величины, а сбоку в кресле болтает ножками какой-то шалопайчик
в коротких штанишках, сандалики до полу не достают. "А это, - говорю, -
что за чудо морское?" - "А это, - отвечают, - и есть вы, Александр
Петрович Балаев, замечательный и заслуженный физик нашего времени". - "Да
какой же это физик! - кричу. - Это же попрыгунчик какой-то, молоко на
губах не обсохло. Случайный кавалер фортуны". - "А это, - говорят, - ваше
личное мнение, которое никого не касается. Вы, пожалуйста, не усложняйте
вопроса, Александр Петрович, и не мешайте наглядной пропаганде образцов
для нашего юношества". И убедительно излагают окружающим невероятную
историю, будто я с детства задумчиво глядел на вертящийся волчок. А меня
как холодной водой обдает. А вдруг это и не выдумки, вдруг это я сам по
божественному наитию высказал когда-нибудь, а до них дошло. На волчок
иначе как задумчиво и смотреть-то, по-моему, невозможно. Только
задумчивость эта какая-то не такая, не дай бог никому: сидишь и ждешь,
когда же это он дрогнет и начнет покачиваться. Нетворческая задумчивость.
А по правде говоря, или, как это мне сейчас представляется, вся история
началась, конечно, не с волчка, а со студенческих времен, с того самого
вечера, когда в общежитии мы, изнывая от безделья, смотрели по телевизору
инсценировку по Уэллсу. Помните, там есть у него рассказ про человека,
который мог совершать чудеса. Смотрели мы и от нечего делать изощрялись в
остроумии, и когда герой под конец остановил вращение Земли, и все
понеслось в тартарары, и море встало на дыбы, - здорово было снято, как
сейчас помню, - кто-то ляпнул: "Эх, плотину бы сюда!" Кто-то добавил: "Да
турбину бы сюда". И кто-то кончил: "Ну и чаю мы с тобою наварили бы
тогда!" Все, конечно, грохнули. Может, это само так получилось, может,
чьи-то вирши припомнились, не знаю. Я по стихам неспециалист. Но эти
стишки в память мне запали. Вместе с видом моря, вставшего на дыбы. И
посредством этого аудиовизуального воздействия, как тогда говорили, выпала
во мне в осадок четкая логическая цепь: "Остановка вращения, освобождает
энергию, которую можно полезно использовать". Не от изучения маховика,
хотя я его изучал, - ведь изучал же! - а от непритязательного и,
собственно, не очень смешного анекдота. Так уж, видно, я устроен, что
запоминаю не через обстоятельства дела, а через обстоятельства около дела.
Так, значит, я с этой логической цепью и бегал, как сорвавшийся барбос, и
висела она при мне без всякой пользы употребления, но, как говорят,
весомо, грубо, зримо. Как не о чем становилось думать, хоть и редко это
бывало, все выводила меня память на эти дурацкие стишки. Бормотал я их,
бормотал и автоматически принимался прикидывать, что бы такое крутящееся
остановить да как бы получить такую волну, как там, в фильме, какую бы там
приспособить плотину и турбину и в каком виде наварить означенный чай. Для
пущей ясности даже кустарное начало к этим стишкам присочинил. "Твердое
остановилось, жидкое бежать пусти





Содержание раздела