Щербакова Галина - Митина Любовь
ГАЛИНА ЩЕРБАКОВА
МИТИНА ЛЮБОВЬ
Аннотация
Повесть Галины Щербаковой «Митина любовь» — о любви: реальной или придуманной, угаданной или непонятой. Ее хотят и ждут все, но не каждый достоин этого дара судьбы. Отношение Галины Щербаковой к своим героям далеко от снисходительности, иронический прищур всегда присутствует в ее прозе, впрочем, как и подлинный лиризм, далекий, тем не менее, от сентиментальной чувствительности.
…бесстыдность чистейшей невинности…
И. Бунин
Не про нас… Мимо…
* * *
Однажды я рассказала своему приятелю, что временами, ни с того ни с сего, на ровном, можно сказать, месте у рукописи начинают заворачиваться углы. Я объяснила приятелю, как я выравниваю их своим рабочим локтем, выравниваю и держу, а уголки потом сворачиваются уже не просто так, а со свистом…
— Это тебе, дуре, знак, что все цивилизованные литераторы давно перешли на компьютер. Углы у нее, видите ли, свистят.
И он сделал специфический жест у виска.
Я стала выяснять все про компьютеры — где, как и почем. Но одновременно продолжала держать локтем угол живой и горячей рукописи. Это была повесть про учительницу географии, которая все мое детство лезла мне в глаза сухими шершавыми пальцами, чтоб заглянуть под веки, а потом, клацнув зубом, объясняла маме бесспорность моего недолголетия.
Учительница пахла свежеоструганными досками, а это было для меня тогда запахом гроба. Хоронили прадедушку, во дворе стояла крышка и остро пахла, как мучительница географии. Одним словом, мы обе, прикасаясь друг к другу, содержали в себе некую информацию о смерти другого.
Но если ее положение в мире по отношению к моему позволяло ей говорить, что «дит o недолговечно», то обреченное дит o сказать ей про запах гроба не могло. У дитя были строгие понятия, что можно говорить, а что нельзя.
На уроках в пятом классе учительница рассказывала нам, что степь — истинная степь в географическом смысле слова — способна скрыть травой идущих по ней в рост высоких мужчину и женщину. Малолетки, мы перемигивались, хихикали, и в нас рождалось сомнение — дева ли наша географичка, именуясь старой девой?
Вот про нее, горемычную деву недеву, и была рукопись, углы которой завернулись, и я подумала: компьютер. Приятель прав — нельзя оставаться такой позавчерашней. Я даже кассеты в видак вставляю задом наперед.
И я положила на уголок рукописи кусок чароита, который однажды нашла на дороге. Шла, шла, а под ногами — фиолетовый камень чудо. «Возьми меня!» — сказал камень. А потом узналось — чароит с сибирской речки Чары. Как он попался мне на тротуаре в Москве?
Но, взяв его в руки, чтоб прищемить угол, я поняла: не зря заворачивается рукопись. Отпусти ее дрейфовать в прибрежных водах фантазии, кто знает, может, обернется дева географичка русалочкой и я найду ее, выброшенную на берег, лапочку мою хвостатую, и расскажу про ту самую расступившуюся степь.
И тут меня пронзило. Как же я буду понимать глубинные подмигивания компьютера и скумекаю, что он мне заворачивает уголочки? Поэтому мне нужен на столе камень, не важно, чароит он или какая каменная дворняга, но именно камень, а не диод с триодом, с которыми нет у меня общего языка, хоть застрелись. Даже лампочка Ильича мила мне, когда служит иначе — когда сидит в носке и сверкает в дырке… Мне хорошо с ней и уютно…
По всему тому, исходя из каменьев, степей и дырок в носке, я отвергла компьютер как предмет мне лично не подходящий. Одновременно я отвергла евроремонт и привычку есть лягушек в Париже. Ладно им всем! Единственное, что я могу сделать, —
