Щербинин Дмитрий - Одинокая Берёза
ЩЕРБИНИН ДМИТРИЙ
ОДИНОКАЯ БЕРЁЗА
ГЛАВА 1
"ПРЕДСКАЗАНИЕ"
Солнцем и переливами птичьих голосов наполненный день в середине апреля. Снег ещё не полностью стаял, и лежат кое-где его тёмные, тяжёлые останки – однако ж останки эти окружены таким обилием света, таким трепетным живительным теплом, что вовсе и не кажутся мрачными – да и впрямь – порождают новую, блёстко-золотящуюся на свету жизнь – то ручейки, напевая своими журчистыми, переливчатыми голосками, поспешают всеми своими молодыми леденистыми, но и пылкими силами к рекам, и дальше-дальше, по родимой земле.
В этот дивный апрельский день на берегу располневшей, но при том такой же стройной, изгибистой как и в летние и осенние дни реки Сестры, прислонившись к стволу Одинокой Берёзы, сидели взявшись за руки, юноша и девушка, которым было по пятнадцать лет. Они несколько раскраснелись, и чуть запыхались, потому что до этого наперегонки бежали от своей родимой Яблоневки, и до Берёзы.
Если бежать от окраиной калитки – это занимало пять, самое больше шесть минут. Но как они неслись – только лапти сверкали!.. Марьюшка (так звали девушку), успела-таки добежать, дотронуться до белого ствола на одно мгновенье раньше Алёши, но тут же добро улыбнулась, и проговорила:
- Какая разница, кто первым, кто вторым к Ней придёт – лишь одно мгновенье, что значит оно, если теперь мы всё равно вместе?..
- Да, конечно! – выдохнул Ваня, и опустился на землю рядом с ней, взял Марьюшку за руку, и так они некоторое время сидели, наслаждаясь теплом друг друга, и той блаженной, доброй аурой спокойствия, которая была разлита вокруг берёзы.
Но… Юность, юность! Усидишь ли ты на одном месте, поговоришь ли о чём спокойно?.. Нет – подобна этим весенним ручейкам, ты, о Юность – в тебе чувствия кипят, и хочется объять весь этот свет; всё познать, почувствовать.
Глаза Вани были устремлены на стены Тёмного леса, которые за чредою стройнейших белых берёз, и за солнечно-сияющим лугом высились на противоположном берегу Сестры. Деревья всё древние, массивные, раскидистые, лишь в первых рядах окрасились весенними цветами, однако дальше угадывалось что-то мрачное, тёмное.
Неподалёку, из глубин Тёмного леса вырывался, вливался в Сестру густой поток тёмно-янтарного цвета, над ним плыла, изгибалась причудливыми формами синеватая дымка – благодаря обилию солнечного цвета, дымка эта вовсе не настораживала, однако ж и Ваня, и Марьюшка знали, что ночью, при свете луны – дымка может сложится в образ какой-нибудь нежити, и напугать… А нежить… Ведь поговаривали, что в глубинах Тёмного Леса этой самой нежити, начиная от самых незначительных духов пней, и до могучих леших и водяных – больше, чем обычных зверей. Ну, вполне возможно – это было и преувеличеньем, однако ж то, что нежить там всё-таки водилась, было столь же бесспорно, что по утру взмывает на своей пылающей колеснице Солнце, а ночью – плывёт на серебристом корабле печальная Луна. Ведь видели же, как подымается на вершинами деревьев в своей ступе Баба-Яга, летит по каким-то своим тёмным, колдовским делам; иногда из неведомых, лесных глубин вырывались такие леденящие завыванья, которые не мог бы издать ни один человек, ни зверь – правда, подобные завыванья доносились только в долгие зимние ночи, но уж никак не в апрельские, счастливые деньки.
- Марьюшка… - говорил Ваня (и тут сразу отмечу, что так ласково называли её все - за доброту, за свет, которые от неё исходили). – Марьюшка, я вот что надумал – пойдём в Тёмный лес.
- А когда? – го
